По пути продолжали судить да рядить, как быть с Митькой. Тотчас из рытовской кабалы вызволять али сначала самим волю получить, а потом уж к Рытову и с Митькой приступиться. Решено было — перед самой усадьбой — судьбу не испытывать и прежде одно дело сделать, а тогда приниматься за другое.

У Треньки своя забота:

— Урвана тоже выкупить надобно!

Дядька Никола успокоил:

— За хромого пса Рытов держаться не будет, отдаст. Только ты уж погоди малость.

Приказчик Трофим крестьянам приметно обрадовался: видать, тревога одолевала, как бы и впрямь не сгинули господские работники. Расспрашивать принялся: ладно ли съездили, по какой цене хлеб отдали, много ли денег выручили, а то-де барин об оброке спрашивал многократно.

За всех ответствовал дядька Никола: дорогой, бог миловал, лихих людей не встречали, торговали без убытка. Закончил же речь дядька Никола так:

— Варений оброк, не тревожься, привезли сполна. Только к тебе, Трофим, дело малое тоже есть: потрудись-ка счесть сколько две семьи наши барину должны за все милости его зерном да прочим, а к тому прибавь пожилое — плату за пользование дворами и избами, в коих прожили, почитай, год целый.

Опешил приказчик:

— А это зачем?

— Коли говорю, значит, надобно. Так что уважь, Трофимушка!

Трофим цепкими глазами по очереди всех пришедших перебрал:

— Не пойму что-то я вас, мужички.

А дядька Никола:

— Чего мудреного: надумали, как указами государевыми дозволено, уйти от барина твоего на нынешний день Юрьев! В диковинку тебе такое?

Осерчал приказчик:

— Будет болтать попусту! Деньги откуда возьмете?

— То уж не твоя забота, наша.

Дед, видя недоверие приказчика, свое слово вставил:

— Есть деньги, Трофим. Не печалься.

— К барину идите, коли так.

— Мы в господские покои не вхожи, потрудись сам, Трофим Степанович, — дед молвил.

Тут спор сам собой разрешился. Должно, заметили из барского дома прибывших крестьян. Хлопнула дверь, и легкой своей всегдашней походкой сбежал с крыльца Иван Матвеевич Рытов, Филька — следом. Повысовывались любопытные головы сестер Филькиных. Завиднелись в окошках лица иных рытовских домочадцев.

Приказчик, завидев барина, в сторону шагнул: моя, мол, хата с краю, я бунтарям не потатчик.

Дед шепотом молитву сотворил. Дядька Никола в лице изменился.

Жесток был в гневе государев дворянин. А что гневу страшному предстояло быть, то и Тренька своим умом малым понимал. Не с руки было помещику отпускать крестьян, что работали на него от зари до зари и были всяких денег нужнее и дороже. Потому после приветствий первых отвечал на вопросы дядька Никола голосом чужим, деревянным. Рытов доволен остался: крестьяне вернулись и оброк денежный принесли.

— Добро, мужички! — воскликнул весело. — Будем и далее вместе жить-поживать, добро наживать!

— Нет, — возразил дядька Никола. — Уйти надумали от тебя, не серчай. Ноне последняя неделя перед Юрьевым днем началась. Сам знаешь, по законам государевым вольны мы в эту пору твои земли покинуть.

Побелел Иван Матвеевич Рытов. На скулах желваки заиграли. Рука с плетью сама собой поднялась.

Сжался Тренька. «Вот оно, начинается!» — подумал в страхе.

Однако сдержался Рытов, опустил плеть, не ударил.

— Чем не угодил, православные?

Дед, словно в чем виноват был, поклонился низко:

— Не взыщи, государь. Известно: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. Землица в здешних местах бедная...

Дядька Никола, видно, за неловкость на себя досадуя, опомнился:

— Чего душой кривить? Земля прокормила бы. Да вот нам тебя, Иван Матвеевич, со чадами и домочадцами кормить тяжеленько. Эвон сколько вас! — кивнул в сторону барского дома, где изо всех окон и дверей рытовская родня выглядывала.

Рытов будто не слышал грубой речи.

— Ладно! Али деньгами разжились?

— Есть деньги, государь, — опять поклонился дед.

— Откуда?

Замялся дед. Дядька Никола, как договорено было, покривил душой:

— Мы, барин, с Яковом из Новгорода привезли. Родственник на руках помер. А деньги мне с сестрой, женой Якова, завещал.

Оборотил свой взгляд Рытов на дядьку Николу:

— Часом, не помогли помереть тому родственнику? А?

Побагровел дядька Никола:

— Мы, Иван Матвеевич, люди простые, душегубством не занимаемся...

Видать, еще что-то хотел прибавить дядька Никола, да смолчал.

Рытов обернулся к приказчику:

— Знаешь ли,сколько с них следует?

— Как не знать! — ответил приказчик.

И тут произошло такое, от чего все рты пораскрывали. Вместо того, чтобы разгневаться, усмехнулся Рытов и приказал Трофиму коротко:

— Прими деньги. — И к деду обернулся: — С собой ли?

— А как же? — засуетился дед и дядьку Николу в бок: — Доставай поживее!

Дядьку Николу два раза просить о таком не надо было. За пазуху полез и два тяжелых полотняных мешочка протянул:

— Получи сполна, Иван Матвеевич!

Рытов мешочки взял, на руки прикинул:

— Добро, мужички! — И Трофиму: — Сочти, верно ли?

Осмелел дед:

— Не серчай, государь-батюшка, и о Митьке поговорить надобно...

Тренька деда за рукав и шепотом:

— Про Урвана не забудь!

Еще выше вскинул брови Рытов, поглядел непонятно и бросил на ходу уже:

— О том завтра, старик!

На мужиков и баб, что вокруг собрались, рявкнул грозно:

— Али дела другого нет?

И пошел, плеткой помахивая, в господские свои покои. За ним следом Филька, на Треньку злобно озираясь.

В приказчиковой избе деньги пересчитали. Все сошлось в точности.

Митька в Осокине остался, остальные Домой отправились.

Дед и тот в перемену к лучшему поверил. Всю дорогу над Тренькой добродушно подшучивал и глядел на внука ласково.

Только дядька Никола рассеянно вышагивал рядом.

— Ты чего? — спросил Тренька. — Будто не весел?

— Не нравится мне, Тереня, уж больно легко Рытов деньги взял и препятствий никаких к уходу не чинил.

— Эва! — дед насмешливо отозвался. — Нашел заботу! Правда на нашей стороне. Куда ж было Ивану Матвеевичу податься?

— Что-то не очень Рытов на правду прежде глядел, — отозвался задумчиво дядька Никола.

Однако вечером и он повеселел. Принялся рассказывать о вольной жизни, что ждет их на далеких землях, богатых и щедрых. О том теплом крае, куда теперь лежит их путь-дорога.

Точно завороженный слушал Тренька дядьку Николу.

Не заметил, как и уснул.

И снился Треньке сон удивительный: будто идет он по шелковому лугу, что лежит возле речки. А в реке не вода течет — молоко, густое, теплое.

И берег у той реки из меда золотого, ровно янтарь, и сладкого...

Глава 18

ЗАПОВЕДНЫЕ ГОДЫ

— Проснись, Тереня! Проснись! — теребит мамка за плечо Треньку.

Неохота ему с дивным сном расставаться.

— Да ну тебя, маманя... — бормочет.

А мать свое:

— Очнись хоть чуток! Уходим мы все...

Садится Тренька на полатях, глаза удивленно протирает.

— Куда, маманя?

— Всем, кроме детей малых, приказано идти в Осокино тотчас же. Мирон от барина прискакал, во дворе ждет. Сказывает, писцы царские велели.

— Я как же? — У Треньки сна и в помине нет.

— Дома побудешь. Тришку вон Настасья привела.

— Нет, — решительно возражает Тренька. — С вами пойду! — и с полатей прыгает.

— Ладно, — соглашается дядька Никола. И он, оказывается, в избе. — Оставайся, Настасья, с дитятей. Обойдутся, чай, без тебя.

Хмуро ноябрьское утро. Дождь сеет. Под ногами чавкает грязь. Вязнут в грязи ноги, разъезжаются. Холодно, зябко Треньке. Позади, стражем конным, угрюмый холоп рытовский Мирон. На все вопросы у него ответ один: «Не ведаю!»

Пока до Осокина дошли, промок Тренька насквозь. Вода в лаптях хлюпает, за воротником ручейком холодным бежит. Разошелся дождь вовсю.

Урван, что за Тренькой увязался, тоже мокрый весь, будто в речке искупался.